Во все времена художник искал единомышленников и, находя их, все же оставался одинок. Истинный талант не нивелируется и не измельчается в сообществах и ансамблях. Но братство по духу, возникая, непременно создает удивительные открытия. Не буду ходить далеко за примерами, ибо одарена примером совсем близким - друзей своих. Поэтическое содружество поэтов из Минска, Риги, Москвы и Новосибирска выросло из уникального явления советской эпохи, именуемого авторской песней. Многолетняя дружба поэтов стала добрым очагом для их бездомных стихов. Сначала на страницах поэтического сборника «Весь», который затем, в свою очередь, послужил толчком к созданию отдельного издательства с этим названием. Вышла эта книга в Риге, в издательстве «Полярис» (уже достаточно популярным в сегодняшнем книжном мире) в 1992 году. Таким образом, необходимость друг в друге нескольких людей подарила нам содружество совершенно разных поэтов: Андрея Анпилова, Марины Гершенович, Михаила Гончарова, Алексея Захаренкова, Елены Казанцевой, Михаила Карпачева, Дмитрия Строцева. Многие стихи, прежде всего чем стать безмолвным достоянием поэтического сборника «Весь», - в миру жили песнями. И я, будучи свидетелем прежнего их существования, не столько читаю, сколько напеваю почти всю книгу. Собственно, для каждого поэта этого содружества песня составляет часть жизни, - для одних, как явление временное: переход от устного к письменному (напечатанному), - для других – нечто несомое через всю жизнь, как данность – поющая душа. Появление книги открывает суть той песни, которая многие годы была рядом, как добрый ангел, осеняя своим светом скудное наше бытие. Суть – поэзия, голос и мелодия – крылья. Песенные крылья принесли стихи в эту книгу, чтобы открыть для них новою эпоху. Как ни странно, именно в среде авторской песни вновь родилось такое понятие, как поющий поэт, как бы возвратив того, изначального Певца. Но жестокое Время разделило не только Певца и Поэта, но и еще две вещи, на мой взгляд, неразрывные: призвание и профессию. «Поющий инженер» стало, пожалуй, самым распространенным понятием. Почти все мои поющие и сочиняющие друзья относились к категории «физиков-лириков». И черточка между двумя этими, достаточно отдаленными, понятиями имела скорее соединительную, нежели разделительную функцию. Но пришло время, когда «свобода выбора», как Дамоклов Меч, нависла над головою. Кто-то пожелал стать свободным художником ... Кто-то отчаянно пытался продолжать линию двойного существования, как спасения одним от другого. Кому-то, имевшему природу цельной личности, приходилось шаг за шагом сдавать позиции романтика и мечтателя. и уходить в реальную жизнь, оставляя песни и стихи, вместе с воспоминаниями о юности, за бортом прошлого. Два Миши: Гончаров и Карпачев, два поэта, два инженера, живут в Минске, ходят на работу, участвуют в поэтических вечерах и фестивалях авторской песни, - и очень по-разному относятся к своему двойственному статусу «физиков-лириков». |
Михаил Гончаров - поэт, громче и ярче звучащий на бумаге, нежели тогда, когда он произносит свои стихи вслух. Его чтение, а иногда и пение - нарушающее тишину размышление о тишине. МИХАИЛ ГОНЧАРОВ: «Я писал стихи, и некоторые из них пытался петь. С этими некоторыми попытками я пришел в городской клуб, тогда еще самодеятельной песни. Тамошняя атмосфера подталкивала к тому, чтобы сочинять какие-нибудь мелодии. Жизнь моя значительно изменилась, ведь до этого я просто, можно сказать, варился в собственном соку. Хотя дело не в том, что появились слушатели. Стихи живут, даже если их никто не слушает. Я никогда не пытался самоутверждаться посредством поэзии. Все, что я делал, делалось, в основном, просто для себя... Стихи – для каждого свое. Для меня – это способ осознания мира, то есть способ принятия эмоционального перехлестывания этого осознания: когда что-то очень хорошо или плохо. Конечно, сейчас в жизни все меняется, и в моем сознании, соответственно ... Непонятно, во что это выльется, но писать я буду. Потому, что когда долго не пишешь, начинаешь чувствовать, что плохо поступаешь. Что бездельничаешь и не делаешь того, что тебе положено делать ... Так вот и живу себе спокойненько. Работаю на заводе. Пишу стихи.» |
![]() |
Часть первая. Помню как мы сидели тесной компанией на маленькой, но такой уютной Лешкиной кухне, помню, как нам было хорошо ночи напролет петь песни, пить чай и говорить, говорить. Нам всегда было о чем говорить, нам катастрофически не хватало времени, хотя мы встречались чуть не каждый день, а наговориться никак не могли, так же как не могли выпить весь чай. Это потом уже, когда мы повзрослели и заматерели, пришла необходимость потребления винно-водочных изделий, дабы сбросить с себя налет времени и суеты, тяжелым бременем нависший над нашим сознанием. А тогда это была просто какая-то невозможная чистота, которая хрупкой нитью соединила нас на многие годы. Эти многие годы на Лешкиной кухне, где рождалось столько чудесного в струйках волшебного пара горячего чая. В том числе и наша «ВЕСЬ». В этом чужом и холодном мире мы создавали из музыки и слов свою землю и населяли ее своими песнями. А потом к нашей земле обетованной потянулись караваны стихов Димы Строцева, песен Лены Казанцевой, Миши Карпачева, да и сами они не один день ворожили и ворковали за кухонным столом, наполнив нашу «Весь» своими голосами. |
Иногда и мы отправлялись в путь, чтобы продолжить прерванную беседу. Так прокладывались тропы из города в город. Из Риги в Минск, в Москву, в Новосибирск. Эти невидимые связующие нити постепенно превращались в нахоженные магистрали, вокруг которых вырастала жизнь, все крепче и крепче привязывавшая нас друг к другу. Но для нас с Лешкой все эти дороги начались с города, в котором мы родились и выросли. Рига. С детства я слышала два языка, но говорила на одном из них, и не чувствовала угрызений совести. Уже учась в школе, я с удивлением узнала, что Даугава и Двина – одна река, только названная латышами и русскими по-разному. Теперь я думаю, что ничего не случилось с Двиной от того, что несколько ее километров стали Даугавой. Да и мы не перестали быть русскими от того, что родились в Латвии. Никогда во мне не было никакой враждебности, просто я очень любила то, в чем выросла, и что называла своей Россией (просто никакой другой не видела) и, может, любила еще отчаянней и сильней оттого, что стала сознавать всю невозможность стояния между двумя, как оказалось, родинами. Постепенно трещина эта в нашем сознании стала пропастью, над которой мы все зависли. Роль эмигрантов в родном городе нам была обеспечена. Мы ушли не потому, что нас гнали, мы ушли потому, что незачем было оставаться ... Ушло время подмены, пришло время подлинности. Теперь нам открылась Россия настоящая. Для меня - это моя детская мечта о далекой сказочной России – Суздаль. Для Лешки и его семьи – воспоминание о Риге – Санкт-Петербург (чем-то они похожи, эти города, да и Балтийское море крепко соединяет в сознании то, что пытались разделить на суше). Но, куда бы не забрасывала меня судьба, навсегда мою, почти уже смиренную бездомность, согревает целая страна, живущая в моем сердце, названная нами когда-то «Весь», где особое место всегда принадлежало твоим песням, Лешка. Они были для меня недостижимыми вершинами человеческой доброты и нежности к миру, который мне всегда казался чужим и холодным. Ты был первым волшебником в моей жизни, превращавшим все обыденное и привычное – одним жестом первой строки нового стиха – в совершенно иное пространство, где все оживало, двигалось, пело, подмигивало, дышало - и телефон, и чашка, и снег за окном – все было захвачено твоими войсками и вкручено в единый поток какого-то головокружительного танца ... Это было твое бесконечное объяснение в любви всему, что тебя окружало. Ты забыла про все, околдована сном, И не веришь глазам – как же так, ни следа, Вдруг закурится белый над крышей дымок Зазвонит телефон. Узнаешь, это я. Мы втроем, вчетвером, целый дом детворы Птицей с ветки на ветку замечется взгляд. Закрывая глаза, ты забудешь про всех. Чудеса с нами случаются намного чаще, чем мы смеем на это надеяться. Каждая наша нечаянная встреча, где бы она ни была, возвращает нам ту нашу крошечную обитель, ту нашу кухню с лампой над столом, в которой мы выросли и окрепли для долгой дороги, ведущей к себе, дороги поэтов и бродячих музыкантов. Помню, Лешка, ты песню написал такую, «Философ и артист», и пели мы ее с тобой вместе. Ты конечно же, пел за философа, а я, конечно же за легкомысленного артиста, хотя в душе, поверь, всегда была философом, и театр до сих пор переношу с трудом, хотя и работаю в нем. Философ я, Лешка, философ! Но участь моя такая - петь песни, оттого я пташка беспечная. а вы - птицы серьезные, вон сколько книг понаписали! ... Горжусь я вами, вот что. |
Помню, каким огромным событием стал концерт Андрея Анпилова в Риге. На кухне зазвучали его песни. Помню песню про «чаусы». Опять какие-то заклинания – волшебство. После знакомства с поэзией Димы Строцева я уже на все смотрела как на не просто сказанное, всюду мне виделись какие-то древние валуны да бабки с клюками на перекрестках дорог, бормочущие какие-то непонятные заклинания. Только совсем недавно я узнала, что Чаусы – это небольшой городок в Белоруссии – и прошло все смутное и темное (от непонятности), и осталось только светлое и улыбчивое (ибо из детства, понятно же). Вообще Андрюша – это огромный сказочный кот из детства, наверное, чеширский. потому что его улыбка, великодушно-печальная, крепко запечатляется в памяти и долго висит перед внутренним взором, как табачный дым в курилке. Ему всегда Масленица, потому что всегда есть настроение взять в руки гитару и спеть. |
![]() |
Помню, как появилась у Андрюши манера как-то особо вскидывать голову, но время песни, как бы убирая со лба назад невидимые мешающие кудри (руки-то гитарой заняты). Так сбрасывают с чела, которому не пристало терять внешнего достоинства, излишки эмоций - служенье муз – не терпит ... В нашем кругу Андрей появился уже мэтром, имевшим свое пристанище в прекрасном союзе любимых нами бардов «Первого круга». Но так иногда бывает, что имея жилище в большом красивом городе вдруг попадешь в тихое, заснеженное местечко и привязываешься к привязываешься к нему всем сердцем не знамо почему. Поэтому Андрюша как бы приобрел дачу в деревеньке «Весь», чтобы иногда приезжать сюда и отдыхать. Со временем для всех нас некогда оживленное место наших сборищ и споров стало местом редких встреч и откровений. Сейчас многие деревни превращаются в дачные поселки, но не наша «Весь». Ведь она еще совсем молодая – десять лет – не возраст для любого обитаемого селения. Поэтому наша история еще впереди. И пусть многое меняется, есть то единственное, что остается неизменным – сокровище нашей дружбы, которое каждый из нас носит в потайном кармане души, прислушиваясь, время от времени, как там дышится и говорится на том конце телефонного провода – все ли в порядке?! Часть третья. Когда я чувствую опасность, нависшую над другом, то призываю на помощь песню. Случилось как-то мне однажды попеть с «Первым кругом» в каком-то не то офисе, не то КБ. Все шло мирно и неторопливо: спели, выпили, закусили, снова спели. Но тут Андрюша Анпилов запел свою новую (тогда) песню про синичку: Говорит, умоляет синичка: И на словах синичкиных: Со мной что-то случилось – будто насквозь прострелили. Знаю я, знаю, что случается за сказанным с такой сердечной силой. Не знала бы - не почувствовала бы. Исчезла вся сонная чинность данного мероприятия – будто тревогу протрубили где-то глубоко внутри. Заплескала крыльями птица в груди, запричитала, закудахтала, будто беду почуяла: «Да как это так «пусть накажет», да за что?!» Понятно, что все дальнейшее действие этого вечера превратилось для меня в одну скоростную дистанцию, которую испуганное сознание пыталось преодолеть в поисках выхода! Мне невыносимо хотелось, чтобы Бог был милосерднее этой синички. Но слово поэта – птица известная – летит прямо по назначению. И оттого было еще невыносимее, что и смиренность, и безысходность, просочившиеся в песню, были так знакомы. Приговор был вынесен, и стоило только руку протянуть, чтобы его спасти, он как?! Что такое нужно было сделать, сказать, в чем убедить этих доброжелательных, спокойных людей вокруг?! А жизнь шла своим чередом. Вечер окончился. Мы ввалились огромной, шумной, подвыпившей компанией с гитарами в метро. Там и расстались. Несправедливо осужденного Андрюшу поезд увез на место назначенной казни – в его жизнь. А я осталась на перроне с осознанием того, что так ни чем и не смогла помочь. Но покоя мне не давала эта жестокая синичка. И я решила ответить ей - только так я могла защитить Андрюшу перед всем белым светом: Журавля тебе в небе, мой друг. И сердце мое успокоилось в твердой вере, что Господь услышал мою песенную молитву, и помиловал Андрюшу. Прошло много времени, прежде чем мы снова увиделись, и Андрюша благосклонно принял мое посвящение ему, ничего не подозревая об обратной стороне медали. Просто тогда ему понравилась другая моя песня - да не в этом дело. Передо мной стоял спасенный Андрюша - и я была счастлива! Е. Фролова |